Сейчас чего только не пишут о Советском Союзе. Я тоже писала уже кое-что. Решила поразмышлять еще. Начала статьей «Эпоха ИБД - имитации бурной деятельности». С настроя меня сбил «норвежский социализм» (см. репортаж, на который я ссылаюсь, - «Российская газета» № 156 от 17 июля 2019 года).

Часть I. Последние годы сталинской эпохи. Хрущевская оттепель

Я буду оценивать 70 лет моей жизни не с точки зрения политолога, социолога, экономиста. Буду оценивать с точки зрения маленького человека, простолюдина, девочки из колхозной деревни, провинциального журналиста с большим стажем. Наверное, это можно назвать точкой зрения наблюдателя.

Мой социализм, что ни говорите, был задуман прекрасно. Далеко не всегда получалось так, как задумывалось. Ну, уж как получалось.

Я уже писала, что эпоха ГУЛАГа зацепила мою семью довольно-таки дальним крылом - см. документальную повесть «Катерина»:

1. Откуда есть пошла деревня моя, деревянная, дальняя

2. Ближе к истокам

3. Наши верования, наша религия

4. А снится нам трава у дома

5. Свадьба пела и плясала

6. Кстово. Станция Ройка

7. «Никогда не надоест работа коллективная…»

8. Лирическое отступление. Школа

9. Пусть будет лакировка действительности. Светлая и добрая

10. Подарок судьбы - Волкомуровы

11. И сады зацвели, и соловьи запели без нас

Я была слишком мала, чтобы знать о том, куда девались некоторые мои родственники. Догадывалась, что когда-то было раскулачивание, но об этом говорили шепотом.

В колхоз загоняли насильственно? Ну, да, наверное. Но когда я была подростком, молодежь (а ее никуда не отпускали) работала весело, с песнями и плясками - на то она и молодежь!

Вспоминаю теперь и думаю: деревня наша была ячейкой общности. Колхоз этой общности не был помехой. Наверное, у российских людей это в крови - жить заодно, большим почти что семейством. Все у всех были на виду. Было неравенство - поповские детки жили лучше, чем детки послевоенных вдов, но это воспринималось как данность и протеста не вызывало.

Колхоз из повести Яхиной «Зулейха открывает глаза», конечно, шевелит волосы, но наших никуда не увозили в вагонах-теплушках - они остались на родной земле. И земля эта потихоньку оживала. При Сталине начала оживать. Мы с удовольствием читали стихи:

Помним нынешнее лето,

Эти дни и вечера.

Столько песен было спето

В теплый вечер у костра!

Мы на озеро лесное

Уходили далеко,

Пили вкусное парное

С легкой пеной молоко.

Огороды мы пололи,

Загорали у реки,

И в большом колхозном поле

Собирали колоски.

Это про пионерский лагерь, в который мне очень хотелось попасть, но не попала. А огороды мы пололи и колоски собирали.

Пионерские лагеря не были общедоступными. Хоть и была я отличницей, очередь до меня не дошла.

Помню мальчика, чья мама была то ли бухгалтером, то ли другим конторским работником. Он в лагерь ездил каждое лето и, возможно, не один раз. Однажды он хвалился, как не стал пить вишневый компот, просто вылил его в раковину - невкусный был. Я слушала молча и думала: чем же тебя дома-то кормят? И сама же себе отвечала: уж, наверное, не лепешками из трахмальности. Но такова данность.

Хрущев, оттепель. Почему это время назвали оттепелью? Потому что поэты-шестидесятники могли громко прокричать свои стихи? До нашей глуши не доходили ни стихи, ни само название «оттепель».

Зато в деревню шла паспортизация - и молодежь собирала котомки: она хотела свет повидать.

Но до деревни уже вовсю доходило и очковтирательство. Где оно начиналось? Кто требовал красивого отчета? Не знаю. Не думаю, что на самых верхах. Да, там нужны были красивые цифры, но, наверное, настоящие. А где их, настоящие красивые, взять? Посередке изворачивались, как могли. Давили на низы: кровь из носу, а чтобы красиво было.

Хрущев обещал догнать и перегнать Америку по молоку и мясу. Бытовала неприличная частушка:

Мы Америку догнали

по надою молока,

а по мясу не успели -

что-то там сломалось у быка.

По молоку вот как догоняли. Ехала бабёночка из Волчихи в город Арзамас. В магазинах, кстати сказать, продуктов было изобилие, но не для нашей колхозницы. Она покупала там большущий оковалок сливочного масла, привозила его домой и сдавала сборщикам как своё.

Масло сдавали, оно снова шло в магазин, там его опять какая-нибудь бедолага покупала и снова сдавала. Сколько раз происходил такой «товарооборот»? А кто ж его знает…

Мне было 20 лет, когда произошла хрущевская денежная реформа. Вроде бы ничего не изменилось: купюры стали на один нуль меньше, цены тоже уменьшились в десять раз. Я и сейчас ничего не понимаю в финансах, а тогда и вовсе ничегошеньки не понимала. Но отметила, что плюшка, которая до реформы стоила 55 копеек, теперь стала стоить не 5, а 6 копеек - и так во всем.

Но не это было главное. Как пишут нынешние экономисты, до реформы доллар стоил четыре рубля, а после - 90 копеек. Народ наивно радовался, что рубль стал дороже доллара. Но один к десяти доллар должен был стать не 90, а лишь 40 копеек. То же самое произошло и с золотым содержанием: вместо прежних 2,22168 грамма рубль получил 0,987412 г золота. Таким образом, рубль был недооценен в 2,25 раза, а его покупательная способность по отношению к импортным товарам во столько же раз уменьшилась.

По стране, говорят, прокатилась волна забастовок, но о них, конечно, ничего не сообщалось.

1-2 июня 1962 года в Новочеркасске Ростовской области забастовка рабочих электровозостроительного завода была подавлена силами армии и КГБ. По официальным данным, частично рассекреченным только в конце 1980-х годов, при разгоне демонстрации было убито 26 человек, 87 человек получили ранения. Семерым из «зачинщиков» забастовки были вынесены смертные приговоры, и они были расстреляны, остальные получили длительные сроки лишения свободы. В 1996 году все осужденные были реабилитированы.

А мы пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Моя однокурсница по Ростовскому госуниверситету была из Новочеркасска. Она была моложе меня и рассказывала, как подростки забирались на деревья и смотрели сверху на этот ужас, а я… Я не могла в такое поверить. Заставила поверить деталь: она видела, как за дерево зацепилась отстреленная косичка с бантиком - такое не придумаешь.

До конца «оттепели» оставалось два года.

Анфиса ГЛУШИХИНА