Сейчас чего только не пишут о Советском Союзе. Я тоже писала уже кое-что. Решила поразмышлять еще. Начала статьей «Эпоха ИБД - имитации бурной деятельности». С настроя меня сбил «норвежский социализм» (см. репортаж, на который я ссылаюсь, - «Российская газета» № 156 от 17 июля 2019 года).
Часть I. Последние годы сталинской эпохи. Хрущевская оттепель Я буду оценивать 70 лет моей жизни не с точки зрения политолога, социолога, экономиста. Буду оценивать с точки зрения маленького человека, простолюдина, девочки из колхозной деревни, провинциального журналиста с большим стажем. Наверное, это можно назвать точкой зрения наблюдателя. Мой социализм, что ни говорите, был задуман прекрасно. Далеко не всегда получалось так, как задумывалось. Ну, уж как получалось. Я уже писала, что эпоха ГУЛАГа зацепила мою семью довольно-таки дальним крылом - см. документальную повесть «Катерина»: 1. Откуда есть пошла деревня моя, деревянная, дальняя 2. Ближе к истокам 3. Наши верования, наша религия 4. А снится нам трава у дома 5. Свадьба пела и плясала 6. Кстово. Станция Ройка 7. «Никогда не надоест работа коллективная…» 8. Лирическое отступление. Школа 9. Пусть будет лакировка действительности. Светлая и добрая 10. Подарок судьбы - Волкомуровы 11. И сады зацвели, и соловьи запели без нас Я была слишком мала, чтобы знать о том, куда девались некоторые мои родственники. Догадывалась, что когда-то было раскулачивание, но об этом говорили шепотом. В колхоз загоняли насильственно? Ну, да, наверное. Но когда я была подростком, молодежь (а ее никуда не отпускали) работала весело, с песнями и плясками - на то она и молодежь! Вспоминаю теперь и думаю: деревня наша была ячейкой общности. Колхоз этой общности не был помехой. Наверное, у российских людей это в крови - жить заодно, большим почти что семейством. Все у всех были на виду. Было неравенство - поповские детки жили лучше, чем детки послевоенных вдов, но это воспринималось как данность и протеста не вызывало. Колхоз из повести Яхиной «Зулейха открывает глаза», конечно, шевелит волосы, но наших никуда не увозили в вагонах-теплушках - они остались на родной земле. И земля эта потихоньку оживала. При Сталине начала оживать. Мы с удовольствием читали стихи: Помним нынешнее лето, Эти дни и вечера. Столько песен было спето В теплый вечер у костра! Мы на озеро лесное Уходили далеко, Пили вкусное парное С легкой пеной молоко. Огороды мы пололи, Загорали у реки, И в большом колхозном поле Собирали колоски. Это про пионерский лагерь, в который мне очень хотелось попасть, но не попала. А огороды мы пололи и колоски собирали. Пионерские лагеря не были общедоступными. Хоть и была я отличницей, очередь до меня не дошла. Помню мальчика, чья мама была то ли бухгалтером, то ли другим конторским работником. Он в лагерь ездил каждое лето и, возможно, не один раз. Однажды он хвалился, как не стал пить вишневый компот, просто вылил его в раковину - невкусный был. Я слушала молча и думала: чем же тебя дома-то кормят? И сама же себе отвечала: уж, наверное, не лепешками из трахмальности. Но такова данность. Хрущев, оттепель. Почему это время назвали оттепелью? Потому что поэты-шестидесятники могли громко прокричать свои стихи? До нашей глуши не доходили ни стихи, ни само название «оттепель». Зато в деревню шла паспортизация - и молодежь собирала котомки: она хотела свет повидать. Но до деревни уже вовсю доходило и очковтирательство. Где оно начиналось? Кто требовал красивого отчета? Не знаю. Не думаю, что на самых верхах. Да, там нужны были красивые цифры, но, наверное, настоящие. А где их, настоящие красивые, взять? Посередке изворачивались, как могли. Давили на низы: кровь из носу, а чтобы красиво было. Хрущев обещал догнать и перегнать Америку по молоку и мясу. Бытовала неприличная частушка: Мы Америку догнали по надою молока, а по мясу не успели - что-то там сломалось у быка. По молоку вот как догоняли. Ехала бабёночка из Волчихи в город Арзамас. В магазинах, кстати сказать, продуктов было изобилие, но не для нашей колхозницы. Она покупала там большущий оковалок сливочного масла, привозила его домой и сдавала сборщикам как своё. Масло сдавали, оно снова шло в магазин, там его опять какая-нибудь бедолага покупала и снова сдавала. Сколько раз происходил такой «товарооборот»? А кто ж его знает… Мне было 20 лет, когда произошла хрущевская денежная реформа. Вроде бы ничего не изменилось: купюры стали на один нуль меньше, цены тоже уменьшились в десять раз. Я и сейчас ничего не понимаю в финансах, а тогда и вовсе ничегошеньки не понимала. Но отметила, что плюшка, которая до реформы стоила 55 копеек, теперь стала стоить не 5, а 6 копеек - и так во всем. Но не это было главное. Как пишут нынешние экономисты, до реформы доллар стоил четыре рубля, а после - 90 копеек. Народ наивно радовался, что рубль стал дороже доллара. Но один к десяти доллар должен был стать не 90, а лишь 40 копеек. То же самое произошло и с золотым содержанием: вместо прежних 2,22168 грамма рубль получил 0,987412 г золота. Таким образом, рубль был недооценен в 2,25 раза, а его покупательная способность по отношению к импортным товарам во столько же раз уменьшилась. По стране, говорят, прокатилась волна забастовок, но о них, конечно, ничего не сообщалось. 1-2 июня 1962 года в Новочеркасске Ростовской области забастовка рабочих электровозостроительного завода была подавлена силами армии и КГБ. По официальным данным, частично рассекреченным только в конце 1980-х годов, при разгоне демонстрации было убито 26 человек, 87 человек получили ранения. Семерым из «зачинщиков» забастовки были вынесены смертные приговоры, и они были расстреляны, остальные получили длительные сроки лишения свободы. В 1996 году все осужденные были реабилитированы. А мы пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Моя однокурсница по Ростовскому госуниверситету была из Новочеркасска. Она была моложе меня и рассказывала, как подростки забирались на деревья и смотрели сверху на этот ужас, а я… Я не могла в такое поверить. Заставила поверить деталь: она видела, как за дерево зацепилась отстреленная косичка с бантиком - такое не придумаешь. До конца «оттепели» оставалось два года. Анфиса ГЛУШИХИНА |